Отправлено: 06.12.09 07:52. Заголовок: От сохи

Морозным декабрьским утром в тесном помещении редакции литературной газеты «За ударный слог», склонившись над старой печатной машинкой «Москва», сидел Никодим Никодимович Тёпленький. Вот уже без малого двадцать лет он упорно тянул лямку главного редактора народного издания. «И ведь неймется этому Правдину!» - с раздражением подумал Никодим Никодимович. – Мало того, что опять прислал свои вирши, так еще и молодняк подключить хочет. А этим вечно всё не так. Не признают моих литературных канонов! Нервно шевеля пальцами Тёпленький достал из начатой пачки очередную папиросу и немного поразмыслив, принялся что-то усердно выстукивать на машинке с неровным шрифтом.
Дорогой читатель, если бы Вам удалось ненароком заглянуть через плечо Никодима Никодимовича, то Вы бы смогли прочесть следующий текст:

День добрый, Семен Егорович!
Не мной замечено, что революции в России ни к чему хорошему не приводили! Уйму сил и трудов затратил я на создание и жизнеобеспечение любимой в народе газеты. Все эти долгие годы я работал над повышением качества и производительности стихов каждого автора в отдельности, в сумме доведя количество произведений до сорока пяти хорошо срубленных и грамотно сколоченных стихов на номер. А что предлагаете Вы, товарищ Правдин?! Ваше последнее письмо очень насторожило меня и заставило изрядно поволноваться! Молодые члены литературного кружка «Орлята», которых Вы усердно пестуете, порядком надоели мне со своим критиканством. Чем, к примеру, не понравились одному из Ваших выкормышей строки из стихотворения Петра Захаровича Кочкина «Деревенька моя»?:
Утки двинули на юг,
Как-то грустно стало вдруг…
Это ли не настоящая деревенская лирика?! Просто и по рабоче-крестьянски лаконично нарисована картина осени. Автор этих строк личность трудовая, ему нет дела до всяких интеллигентских размышлений о смысле жизни! Реализм во всей его прекрасной наготе – вот итог и смысл наших завоеваний!!! К сказанному добавлю, что Петр Захарович очень уважаемый человек в известных кругах и недавно, не смотря на солидный возраст и протест некоторых наглецов, с моей рекомендации был принят в члены Союза Писателей!!!
А по какому праву ваш давнишний приятель из Северограда Иван Карданов постоянно выражает недовольство качеством стихотворной продукции нашей газеты?! Особенно меня возмутила его огульная критика в адрес поэта Громогласова. Я не поленюсь процитировать строки из лучшего стихотворения нашего уважаемого автора «Утро барана».

Почему сегодня рано
В поле выгнали баранов?
Это надо понимать
Пришла пора барановать!

Громогласов аграрий до мозга костей! Мало того, что он слово новое придумал «барановать», так он – умница еще и мелкий рогатый скот предложил использовать по прямому назначению – боронить поля нашей Великой Родины!

Оторвавшись от письма Никодим Тёпленький с хрустом размял уставшие пальцы и, чиркнув спичкой, глубоко затянулся «Беломором». В комнате живым облаком повис густой табачный дым. Издалека послышался звон церковного колокола. «Пора бы подумать о вечном» - мелькнула на секунду мысль в голове Никодима Никодимовича и также быстро исчезла. Вспомнилась молодость, творческие семинары, коллективные походы в баню и самое главное – прием в члены Союза Писателей. Лицо главного редактора расплылось в блаженной улыбке.

- Нет, не ошибся тогда Василенко, дав мне рекомендацию! Хороший он мужик, хоть и хохол! А вот своего «Москвича» жалко.… Ведь почти новенькая машина была, но, пришлось продать, чтоб съездить в первопрестольную за членским билетом!

Резкий порыв ветра с неимоверным шумом и скрежетом распахнул форточку редакторского окна. Никодим Никодимович испугано вздрогнул. На душе стало тревожно и тоскливо. Накинув на плечи старый конторский пиджак с кожаными налокотниками, поёжившись и пробурчав что-то невразумительное, Тёпленький окинув взглядом кабинет, резко захлопнул форточку и вернулся к письму:

До предела возмущён ещё одним фактом: Ваши прихвостни, дорогой Семён Егорович, называют мою газету «За ударный слог» графоманской, а меня главного редактора – графоманом! Это возмутительно, ведь эти писаки даже не знают истинного значения, цитируемого мной литературного термина! Не знают так же и того, что значение слова «графоман» я определил самостоятельно, не тратя времени на копание во всевозможных словарях и энциклопедиях, составленных для олухов не умеющих мыслить творчески!!! Посудите сами – у слова «графоман» два корня: «графо» и «ман». «Ман» - по-английски переводится как «человек», следовательно, графоман - это человек дворянского происхождения, проще говоря, граф! Так что всё сходится! Но так с дворянством у нас к счастью покончили еще в 1917 году и настоящих «графьев» в России не осталось, то дополняю свой блестящий перевод слова «графоман» более современным вариантом. Графоман – это человек благородного вида и не обделенный талантом, то есть я! В этом смысле Ваши «орлята» пишут истинную правду! Учите английский язык, Семён Егорович!!! И поменьше мудруйте там со своим критиканством. Механизм газеты отлажен, авторы публикуются. У нас не только стихи превосходные, но и проза такая, что дух захватывает! Вы разберитесь, что там за критик выискался новый, некий Матвей Ретроградов из столицы. Ему-то что неймется?! А как по-хамски он высмеял душевные строки (цитируемые мной ниже) из рассказа Ренаты Свистуновой «Подвиг доярки»:

Алевтина проснулась ни свет, ни заря.
- Как там моя Глашенька, коровушка моя недоеная?
Молодая доярка быстро соскочила с кровати и, всунув худые девичьи ноги в тяжелые резиновые сапоги холмогорской фабрики, бросилась прямиком в коровник.
Вечером резкая боль в груди дала о себе знать….

Объясните мне, Семён Егорович, что Ретроградов нашел здесь смешного?! Как он может называть прекрасный рассказ моей ученицы бредом?! Это значит, он и на меня замахивается! Сразу видно, не работал Матвейка дояром, и в роду у него наверняка сплошь одни профессора да буржуйки недобитые! Не знает он сельской жизни! А ведь Алевтина ударница! Бедная девушка так спешила на утреннюю дойку, что по дороге запнулась и грудью упала прямо на подойник. А если у неё после этого удара опухоль, какая вылезет или, говоря по научному, гематома проявится?!
Вы конечно Семён Егорович человек видный и связи у Вас похлеще моих будут. Вот и разберитесь, пожалуйста, с этой котовасией. Вспомните, мы вместе начинали делать газету и на первых порах всех всё устраивало. Надо дать по шапке этим критиканам! А я в свою очередь постараюсь не остаться в долгу. Денег, правда, не дам, да и не возьмете Вы…. Мы то уж попроще будем вас принципиальных. Самогона хорошего прислать могу, укропчика, редисочки. А если картошка будет нужна, хоть два, нет, три куля уступлю по оптовой цене!
Ну, на том и порешим!
С уважением:
Член Союза Писателей
Никодим Никодимович Тепленький.

Вытащив из машинки письмо Правдину, Тепленький удовлетворенно хмыкнул. «Беломор» закончился. Основательно порывшись в ящиках письменного стола и не найдя ничего представляющего особого интереса, кроме изрядно помятой сигареты «Максим», Никодим Никодимович радостно потянулся за спичками. На крыльце послышались торопливые шаги. Широко распахнув дверь, вошла Изольда Ивановна Тёпленькая, дражайшая половина Никодима Никодимовича.

- Никодимушка, я только что из мэрии. Эти старые партийные маразматики не хотят переименовывать наш Верхнегорск в Нижнетёплинск! Не понимаю в чём дело?! Может быть, в эту субботу опять организовать творческий вечер у нас дома, да стол хороший накрыть, а то и баньку истопить, да и ржаной водочки побольше выставить? А там за стопкой – другой, глядишь и поладите.
От неожиданности Никодим Никодимович закашлялся, поперхнувшись табачным дымом.

- Да сколько же можно творческих вечеров организовывать?! Только что на прошлой недели всю мэрию угощали! Сам Потапенко прямо в баньке заночевал, до такой степени упарился! Поишь их, кормишь, а всё коту под хвост!

Тёпленький выскочил из редакторского кресла и забегал по комнате.

- Не ценят!!! Ни власть, ни коллеги!!! Вот Правдину Семёну Егоровичу письмо написал…. Тоже мне командир эскадрильи, летчик – перехватчик, полковник в отставке! Сидел бы себе спокойненько чаёк попивал, или вот, аэроклуб организовал, как Якубович, учил бы людей летать, так нет же, всё в литературу норовит влезть, будто больше моего в ней понимает! А тут еще Плетнёва на мое место хотят посадить. Не ожидал от него такого! Тоже мне, земляк называется! Да мне не места жалко, я бы сам с радостью ушёл, да долг перед народом не позволяет!

- А ты, Никодимушка, всё это в стихах вырази, книжку новую им назло напиши. Пусть завидуют твоему таланту! Какая по счету-то книжка будет? Поди, сто пятнадцатая?

- А что?! И напишу! За этим дело не станет! У меня уже и название готово: «Тормоза времени».

Никодим Никодимович плюхнулся в кресло, привычным движением вставил чистый лист бумаги в машинку и торопливо застучал по клавишам.

 Отправлено: 06.12.09 07:55. Заголовок: Мороз кре..

Мороз крепчал. От заиндевевшего окна веяло замогильным холодом. Дрова в печи давно прогорели. Большой глянцевый диск луны лениво освещал неприбранное жилище Никодима Никодимовича. Дом четы Тёпленьких, построенный более полувека назад, стоял на отшибе улицы Овражной и имел, как любил говорить сам Никодим Никодимович, «многофункциональное значение».
Одну из комнат занимала редакция газеты «За ударный слог», скудно обставленная старой мебелью времён застоя. Над письменным столом висел большой запылённый портрет Леонида Ильича Брежнева унесённый Тёпленьким из местного райкома КПСС, после развала Советского Союза, в память о многолетней партийной работе. К большому сожалению Никодима Никодимовича, повесить портреты остальных членов брежневского политбюро, не позволяли жилая площадь дома и Изольда Ивановна.
Единственная дверь в комнате редакции выходила в зал-кухню, где стоял изрядно обшарпанный номенклатурный стол с сохранившимся семизначным инвентарным номером, покрытый красной выцветшей скатертью. Над лакированной осиновой лавкой, вдоль стены, во всю её длину, простирался прибитый рубероидными кнопками юбилейный плакат, подаренный Никодиму Никодимовичу местным отделом Союза писателей к пятидесятилетию. На плакате красовалась улыбающаяся физиономия Тёпленького обрамлённая лавровым венцом. Ниже большими прописными буквами было тщательно выведено:


Нам не надо гонорара,
Поздравляем юбиляра
И желаем Вам опять,
Больше думать и писать!

У противоположной от плаката стены, как раз по центру дома, стояла большая кирпичная печь, кое-как обшитая листовым железом. На двух конфорках чугунной плиты готовилась пища и грелась вода в большом алюминиевом баке. В духовке по праздникам Изольда Ивановна пекла пироги. В углу, слева от печки, за грубо-сколоченным посудным шкафом висела старинная икона Божьей Матери Семистрельницы «Укрощение злых сердец». Икону почти не было видно. Когда-то очень давно, добрые прихожане подарили её иерею Анастасию – прадеду Никодима Никодимовича. В советское время говорить об этом было не принято и, боясь кривотолков, о происхождении Никодима Никодимовича знала только его драгоценная полвина. Да и сам Тёпленький, будучи убежденным коммунистом, стеснялся такого родства, но расстаться с иконой почему-то не мог. Несколько раз он порывался избавиться от святого образа, но эти попытки, к счастью успехом не увенчались. Видимо помнил Никодим Никодимович слова своей бабки Агафьи Тихоновны о том, что совершивший святотатство будет жестоко наказан.
Самой тёплой и благоустроенной, пожалуй, была спальня. Широкая металлическая кровать с никелированными набалдашниками стояла ногами к обогревателю. На крышке ветхого доисторического комода застыли по ранжиру семь мраморных слоников. В большом овальном зеркале с потускневшей амальгамой, обрамленном пластиковой флорой бледно-розовых тонов, отражалась пустая коробка из под импортных конфет двадцатилетней давности служившая украшением спальни. Чуть левее, на шахматном столике обреченно тикал будильник салатного цвета фабрики «Заря». Напротив кровати всю стену покрывал красно-золотой узор из многочисленных почётных грамот и вымпелов.
Почувствовав холод Никодим Никодимович проснулся. Тиканье будильника молотком отдавалось в висках. С трудом, вспоминая события вчерашнего дня Тёпленький тупо уставился на бледное лунное пятно, распластавшееся на жёлтой нелепости немытого пола. Похмельный синдром нуждался в немедленном устранении. Кряхтя и посапывая Тёпленький слез с кровати и на четвереньках направился к комоду. Дрожащей рукой, нащупав в одном из ящиков с постельным бельём початую бутылки водки «Дворянская», Никодим Никодимович заметно оживился. Сорвав, одним махом винтовую пробку с бутылки, он жадно припал к источнику наслаждения. Живительная сорокоградусная влага медленно распространялась по уставшему телу. Стук молотков в висках почти прекратился. Сознание стало проясняться. Проведя правой рукой по изможденному почти недельной пьянкой небритому лицу Никодим Никодимович с трудом произнёс:
- Не умеет народ пить! Свиньи…. Свиньи и то культурней выглядят….
Поднявшись с пола, и поёжившись Тёпленький минуя собственное отражение в зеркале нетвёрдой походкой направился к печке. Дров, как и следовало ожидать не было. Надев, поверх свитера старый латаный полушубок из овчины и нахлобучив на больную взъерошенную голову рваную ондатровую шапку Никодим Никодимович, вышел во двор. Вдохнув свежий морозный воздух, Тёпленький почувствовал прилив сил и нечеловеческую жажду действий. Но вместо того, чтобы идти в сарай за дровами или к ровно уложенной поленнице возле бани, он ведомый какой-то непонятной силой зашагал по занесённой снегом тропинке к почтовому ящику, прибитому к калитке. В утренней обжигающей тишине, его скрипучие шаги тоскливо разносились по окрестности городской слободки. В ящике таинственно белел конверт.
- Вот и первое поздравление с Новым Годом…. Вспомнили, сукины дети!
Не глядя на адрес отправителя, Никодим Никодимович небрежно сунул конверт за пазуху и, вспомнив, за чем шёл, направился к поленнице. Дров Никодим Никодимович набрал с избытком, да так, что, заходя в сени, споткнулся, и берёзовые поленья с грохотом рассыпались по застывшим половицам.
- Мать твою за ногу! Сходил за дровами! – выругался Никодим Никодимович потирая ушибленное колено.
Не снимая полушубка и стопаных валенок, Тёпленький в очередной раз приложился к бутылке и с удвоенным энтузиазмом принялся искать лучины на растопку печи. Пошарив рукой на притолоке обогревателя, он обнаружил несколько тонких желтоватых щепок и сунул их в печь. И бумага нашлась на удивление быстро. Чиркнула спичка….
В тревожно-дрожащем свете печного пламени, Тёпленький с ужасом увидел на полыхающих листах до боле знакомые строки:

Миллионы стихов я готов написать,
Все волнения в строки впечатать.
Я – поэт! Это должен народ понимать
И печатать меня, и печатать!

- «Тормоза»! Мои «Тормоза»! Что же делать?! Что же делать?!
Никодим Никодимович забегал по кухне продолжая выкрикивать различную несуразицу на тему водки, творчества и «этой долбаной печи». Глаза его неестественно выкатывались из орбит, руки тряслись, а из нижней прикушенной губы тонкой струйкой сочилась бардовая как хорошее грузинское вино, кровь. С криком: «Рукописи не горят!» Никодим Никодимович бросился к раскрытому жерлу печи и голыми руками стал вытаскивать из него изрядно обгоревшие машинописные листы сборника «Тормоза времени» и затаптывать их мокрыми от снега валенками. Едкий запах жжёной конторской бумаги быстро заполнил весь дом. Рассматривая остатки спасённой рукописи, Тёпленький с радостью для себя отметил, что семьдесят процентов трудов всё же уцелело в огне. Заново затопив печь и налив в фаянсовую кружку с надписью «Коммунизм неизбежен!» остатки водки, Никодим Никодимович многозначительно произнёс: «Хреново, не то, что я пью, а то, что поэт я неистовый». С минуту, подумав над сказанным, Тёпленький важно крякнул и опрокинул всегда желанную жидкость в бездонную поэтическую утробу. На душе стало мирно и благостно. Никодим Никодимович расстегнул полушубок и на пол спланировал уже знакомый ему конверт. Обратный адрес, выведенный аккуратным почерком, гласил: «г. Приморск, ул. Вернебазовая, дом 6А, кв. 76. от Правдина С.Е.» Присев на кровать поближе к обогревателю окончательно захмелевший Тёпленький принялся за изучение письма:

Уважаемый Никодим Никодимович!
С наступающим Вас Новолетием и Рождеством Христовым!
Получив Ваше письмо, я был несколько удивлён. Хотя, удивляться-то, собственно нечему. Хамство никогда не являлось украшением человека, в особенности литератора, кем Вы себя мните. Вся критика в адрес Вашей газеты верна и конструктивна. Я читал замечания моих ребят и ничего оскорбительного в них не нашёл. А теперь, по существу!
1) Что за дурацкое название у Вашей газеты? Если Вы помните, я настойчиво предлагал абсолютно другой вариант, но Вы, обвинив меня в «ЛИБЕРАЛЬЩИНЕ» (!!!) и заручившись поддержкой горкома КПСС вопреки здравому смыслу отстояли существующее по сей день название. Я смирился. О чём сейчас глубоко сожалею.
2) Во вторых, в Вашей «колонке» «Редакторский набат» занимающей всю первую страницу и добрую половину второй, Вы постоянно пишете, то о своих, по видимому, не совсем трезвых поездках в Приморск, то о необходимости публикации произведений на сельскохозяйственную тему, в частности о выращивании каких-то грибов на чердаке «каждого отдельного дома». В последнем номере Вы подробно рассказали читателям о том, почему Изольда Ивановна называет укроп «продуктом номер один». Если Вы считаете подобный идиотизм необходимым газете, переименуйте рубрику. Назовите её…. Ну, предположим, «Тёплое место» или ещё как.
3) О стихах и прозе. За двадцать лет существования газеты я увидел только двух настоящих поэтов, к сожалению ныне покойных. Писателей не видел ни одного. Так что прав Карданов, как прав и Матвей Ретроградов, заявивший о том, что публикуемая Вами проза не выдерживает даже самой слабой критики.
4) Являясь не только человеком слова, но и человеком чести, не считаю для себя возможным поддерживать с Вами деловые, а уж тем более дружеские отношения. Желаю Вам, в конце концов, прозреть и объективно взглянуть на собственное творчество, на Ваше отвратительное поведение и понять, что Вы не только не поэт, но и плохой редактор. Не морочьте народу голову, а лучше займитесь тем, что у Вас действительно хорошо получается. Выращивайте на грядках клубнику, укроп, картофель. В этом Вы, без всякой иронии, действительно хороший специалист. Простите, если что не так. Успехов Вам!
Правдин

Матерно выругавшись, Никодим Никодимович скомкал письмо и, открыв кочергой вьюшку плиты, бросил его в огонь. Туда же полетел и конверт с обратным адресом Правдина.
- Ещё одним другом стало меньше и жена не понять где шляется. Даже пожрать, стерва, не приготовила!
Тёпленький поставил кочергу в угол, и тяжело вздохнув, опустился на табурет.
- Ничего не помню….
Посмотрев на затоптанный и усеянный окурками пол, Никодим Никодимович с удивлением увидел помятую серую шапку с милицейской кокардой. Туманные картины минувшего застолья в воспалённом мозгу Тёпленького стали приобретать всё более реальные формы. Последним звеном в нестройной цепи воспоминаний явилась залитая пивом книжка в красной ледериновой обложке лежавшая на кухонном столе среди грязной посуды с остатками пищи. На обложке золотыми буквами безапелляционно значилось:
«Григорий Жезлов «Плаксивая ксива». Сборник стихов».
Не обязательно быть литератором, дабы понять, что этот великий труд старшего лейтенанта ГИБДД Жезлова, с большой натяжкой можно назвать стихами, но к радости Никодима Никодимовича в сборнике была одна «изюминка», которую он положительно отметил в своём вступительном слове. Каждое десятое стихотворение почему-то заканчивалось одной и той же строчкой: «А я с протянутой рукой». Например, на десятой странице, стихотворение «Будни инспектора» заканчивалось так:

Кокарда вся заиндевела
И жезл просится домой,
Снуют машины то и дело,
А я с протянутой рукой.

На странице двадцатой ситуация почти не изменилась:

На «Мерседесах» и на «Вольвах»
Братков несётся целый строй.
Жируют, пьют, гуляют вольно,
А я с протянутой рукой.

А на сто сороковой странице стихотворение «Кукиш» заканчивалось, по словам Никодима Никодимовича наиболее трагично:

Пришёл я получать зарплату.
Весь радостный пришел такой.
Начальник мой обставил хату,
А я с протянутой рукой.

- Вспомнил! Наконец-то вспомнил! Жезлов, мать его, ну как же! Тузика обучал вчера жестам регулировщика!
К слову сказать, сторожевая дворняга Тузик, о котором, через несколько дней Тёпленький всё же удосужился вспомнить, пару раз укусила Жезлова. Первый раз за жезл, когда веселье было в самом разгаре а второй за руку, когда «Дворянская» неожиданно закончилась. После чего Никодиму Никодимовичу спешно пришлось бежать в магазин за лекарством – литровой бутылкой водки «Адмиральский час». Жезлов утверждал, что прочитал в одной медицинской газете «Народный лечебник» следующее: «после укушения собакой любой породы, на место покуса необходимо поплевать, следом выпить бутылку водки и, желая собаке всех благ лечь спать, укутавшись тёплым одеялом, иначе, удача в жизни может уйти к соседу». Редактор «Народного лечебника» некий Старец Пафнутий – духовной лидер Катакомбной Церкви Десятого Завета по его собственному заявлению, около десяти лет сам на себе проверял «этот новаторский метод», после чего ему явился ангел в золотом шлеме с рацией и сказал, что именно он – Пафнутий и должен возглавить вышеозначенную церковь. С тех пор многочисленные последователи «Великого Старца» активно проповедуют «Учение о спиртолечении», чем приносят ощутимый доход местному Ликероводочному заводу №2, носившему в советское время звучное имя товарища Бухарина.
Никодим Никодимович поднял с пола пыльную инспекторскую шапку и, расположив её на ладони, долго рассматривал подобно Гамлету, взирающему на череп бедного Йорика.
-Странно…. Шапка здесь, а хозяина нет…. И Тузик куда-то подевался….
Светало. Беспорядок в доме с каждой минутой, как и воспоминания Никодима Никодимовича, становился всё более живописным. У калитки, скрипнув тормозами, остановилась черная «Волга» с военными номерами. Тёпленький посмотрев в окно, испугано спрятался за тюлевую занавеску. Из машины выскочил молодой сержант, быстро распахнул заднюю дверцу, из которой грациозно вышла сама Изольда Ивановна.
- Спасибо, Серёжа. Можешь меня не ждать. -
Проворковала Тёпленькая, кутаясь в старенькое серое пальто с каракулевым воротником.
Никодим Никодимович замер в пьяном недоумении. Когда к нему, наконец, вернулся дар речи, Изольда Ивановна уже стояла посреди комнаты и выражение её лица не предвещало Тёпленькому ничего хорошего. Между супругами состоялся диалог:
- Нет, вы посмотрите, люди добрые, не успела выйти порог, как эта скотина уже нажралась! Не дом, а свинарник! Посмотри на кого ты похож, быдло!
- А я, между прочим, на чёрных «Волгах» с военными номерами не разъезжаю! Я, вот, не знаю, как мне из творческого кризиса выйти! Я же поэт!
- Ты сперва из запоя выйди! Ей Богу, как дитё малое, дома одного оставить нельзя!
- Не ври! Дети не пьют! Хотя, сейчас такие дети пошли…. Жезлов заходил. Книжку новую принёс. Посидели, выпили малёхо. А чего такого-то?
- Вот пусть тебе Жезлов и пожрать готовит, убирает за тобой, обстирывает тебя!
- Жезлова не трогай! Ты ему в подмётки не годишься. Он, пожалуй, второй после меня стоит. Как пишет! Вот посмотри!
Никодим Никодимович многозначительно потряс перед лицом супруги сборником Жезлова с запахом прогорклого «Жигулёвского».
- Щас! Всё бросила и принялась читать! Новый Год на носу, а в доме чёрт ногу сломит! А где ёлка? Поди, совсем забыл, что у тебя внук есть?
- Да помню я, не ори. Ёлка давно уже в сарае мёрзнет. Чтоб я о внуке забыл?! А ты смотрю, совсем уже всякий страх потеряла, в штабных машинах при живом-то муже по городу разъезжаешь! Ух, стерва! Убил бы!
- Да я ж, для твоего блага, алкаш ты эдакий стараюсь!
- Не понял…. Как это для моего блага?
- А вот так! Хватит в нищете прозябать, посмотри, как люди живут. Генерал Хватов вон, какую усадьбу отгрохал. Благороднейший, человек, между прочим, князь!
- Как князь?!
- Представь себе князь! Дворянин значит. Это ж ты у нас всё за коммунизм ратуешь. Носишься с этим дядюшкой Зю, все комнаты агитками завалил. Толку-то с этого? Какой доход?
-Ты на партию не замахивайся! Я, между прочим, за идею борюсь, а не за деньги. А с твоих дворян, много толка?
-Представь себе много! Генерал видеть тебя дурака хочет! Решил отблагодарить милостиво за те книги, что ты помог ему издать в позапрошлом году.
-Это про Филиппины что ли? Как он на бомбардировщике летал и народ пугал? Помню. Хорошие книжонки были. Хватов…. Хватов…. Как же не помнить. Хорошо тогда заплатил нам за редактуру. Да и пишет, собака, ничего….
- Так вот, я тут похлопотала, чтобы он тебе, хоть небольшой, но титул выправил. Дворянином будешь.
Лицо Никодима Никодимовича загорелось кумачом, он злобно посмотрел на супругу и выдавил сквозь зубы:
- Я лучше пить брошу, но дворянином не стану никогда! Партия – наш рулевой, твою мать! Дала бы лучше пару сотен на опохмел. Кончусь ведь сейчас!
Изольда Ивановна выгребла из кармана мелочь, среди которой к радости Тёпленького, были монеты, достоинством в пять и десять рублей и равнодушно протянула их Никодиму Никодимовичу. В общей сумме действительно выходило что-то около двух сотен.
Тёпленький от радости аж подпрыгнул.
- Изольдушка моя ненаглядная, солнышко моё….
Никодим Никодимович несколько раз крепко поцеловал вырывавшуюся из его цепких объятий жену, оделся, вышел из дома и с видом триумфатора направился в любимое место всей местной богемы и алкоголиков – забегаловке с простым до отвращения названием «Погребок».

 Отправлено: 06.12.09 07:57. Заголовок: Не смотря на ранний ..

Не смотря на ранний час, в «Погребке» наблюдалось заметное оживление. У прямоугольной колонны, на которой висел старый плакат с изображением улыбающейся Мэрилин Монро, с понурым видом и трясущимися руками стоял ведущий актёр местного драматического театра «Бомонд», Модест Соломонович Канделябров. Его изрядно помятый вельветовый костюм с пятнами соуса «Ткемали» и криво завязанный галстук-бабочка ядовито-зелёного цвета красноречиво свидетельствовали о бурно проведенной ночи и кратковременном предутреннем сне на узком диване в прокуренной гримёрной.
У барной стойки хозяйничала тётя Маша – незамужняя дама бальзаковского возраста с грустными карими глазами и крашеной рыжей челкой.
- Прости, Модя, но, сколько можно пить в долг? Я что, свои кровные за тебя должна отдавать?
- Машенька, голубушка моя, всего один бокальчик «Старого мельника». Всего-то один! А с меня конромарочка на премьеру. Спектакль-то обещает быть аншлаговым. А я к твоему сведению самого Хлестакова играю!
- Хлестакова? Какое совпадение! Друг мой, тебе даже в образ входить не надо! Смотри, последний раз в долг наливаю. На вот, держи, да не разлей! Разольёшь, сам вытирать будешь.
Изобразив на лице восторг, граничащий с безумством, Модест Соломонович подпрыгнул и грациозно застыл в глубоком похмельном реверансе. Публика сидящая за столиками зааплодировала. В этот самый момент дверь «Погребка» распахнулась и на пороге появился Никодим Никодимович. Услышав дружные аплодисменты и увидев застывшего в реверансе Канделяброва, Тёпленький расчувствовался.
- Ну, полно, полно вам, товарищи. Ну, я, ну пришёл, ну выпивший слегка.
- Да это не в Вашу честь, Никодим Никодимович. Это Модя опять пиво в долг выпрашивал. – Скороговоркой выпалила тётя Маша и с невозмутимым видом продолжила протирать бокалы.
- Машенька, не компрометируй меня перед великим поэтом нашего времени! Мне и так очень стыдно и я с этим борюсь. – Сказал Модест Соломонович отхлебнув глоток пива и с тем же умоляющим видом уставился на Никодима Никодимовича.
- Модест! Перестань мне льстить. Я и сам прекрасно знаю свою великость и самобытность. Ты ещё с Есениным меня начни сравнивать или с Рубцовым. Скажи прямо, что хочешь выпить.
- Ой, как грубо, Никодим. Ты же не такой человек. Ты же поэт. Носитель чистой, буквально природной культуры и любитель всего красивого. Помнишь, как ты написал обо мне и о нашем «Бомонде»?
Модест Соломонович откашлялся, картинно откинул голову и обведя правой рукой присутствующих, на распев стал декламировать.

Случилось это летом
В театре городском.
Я шёл от горсовета
Спеша в райисполком.

И вот смотрю, афиша.
На ней актёр Модест.
Я про Модеста слышал,
Он много пьёт и ест.

Я сам люблю покушать
И выпить не дурак,
И музыку послушать,
И посетить кабак.

И вот стою в смятеньи
К чему райисполком?
Театр…. Вдохновенье….
Партер или Балкон?

А в кассе мне сказали,
Что я большой поэт.
Билет в партер продали.
Других билетов нет!

Вновь публика разразилась овациями. Кто-то нечленораздельно прокричал: «Браво, маэстры!!! Вау-у-у-у! Бис!». Тёпленький с Канделябровым улыбаясь, вышли на середину бара и низко поклонились. Тётя Маша прослезилась, высморкалась в подол и налила обоим два по сто в долгосрочный беспроцентный кредит.
- Господа! Обратился к выступавшим местный журналист областного радио Пётр Хвостов – молодой человек двадцати восьми лет с красивой каштановой шевелюрой, греческим лицом и лёгкой саркастической улыбкой, обнажавшей ряд неестественно белых зубов.
-Господа, прошу внимания!
Шум в зале переходящий в ропот постепенно стих, и вся богема дружно уставилась на импозантного Хвостова.
-Хочу спросить, кому вы сейчас так неистово рукоплескали? К актёру Канделяброву у меня вопросов нет. Модя, ты великолепен! А, вот к автору этих виршей у меня претензия!
Тёпленький нахмурился и напрягся, словно приготовился к броску, готовый в считанные секунды отразить любой выпад дерзкого оппонента.
- Позвольте, дедуля, - продолжил свою речь Хвостов. Кто сейчас так пишет и что за дурацкий финал? Почему других билетов нет? И вообще, когда в последний раз, да простит меня Канделябров, в нашем театре было хоть что-то напоминающее нормальную актёрскую игру? Я уже молчу про аншлаги.
- Прошу не хамить! Вы молоды и поэтому не понимаете истинной ценности стихов простого трудового народа, ярчайшим представителем которого являюсь я – Никодим Тёпленький! Сами-то Вы что написали? Я читал Ваш сборник «Девочка на обочине». Галиматья! Тем более, Вы не член Союза! Кто дал Вам право критиковать?!
- Ну, во-первых, мнение графомана от сохи меня не волнует. Во-вторых, ваш прогнивший Союз писателей вызывает явное чувство отвращения и не только у моей персоны. Хотя местное отделение СП вдохновило Вашего покорного слугу на написание одного стихотворения. Разрешите зачитать?
- Как ты смеешь, щенок, называть меня графоманом?! Это меня-то, избравшего для себя девиз: «Ни дня без строчки» и всю жизнь посвятившего поэзии?! Ты даже не знаешь истинного значения слова «графоман», открытое мной в собственном мозгу долгими бессонными ночами! Молокосос!
Обстановка накалилась до невозможности и судя по разгорячено размахивающему руками Тёпленькому, грозила перерасти в банальную драку. И здесь из-за стоящего у окна с жёлтыми занавесками столика, вышла сама грация – известная верхнегорская поэтесса Виолета Замаховская - броская брюнетка в чёрном муаровом платье, усыпанном блёстками.
- Мальчики! Скоро праздник, Новый Год, а вы ссоритесь. Ну, подумаешь, один сгоряча назвал другого графоманом. Для нашей среды это нормально.
Виолета подошла к остолбеневшему Никодиму Никодимовичу и дружески положила свою прелестную ладонь на его плечо.
- Дорогуша, давайте просто читать стихи по кругу. Простите Пьера. Пусть мальчик прочитает своё.
От прикосновения горячей руки Виолеты, Тёпленький вздрогнул, побледнел, покрылся лёгкой испариной и, заикаясь, произнёс:
- Пь-ь-ь-ь-ер? Чи-чи-тать? Не обижаюсь. П-п-п-пожалуйста….
Хвостов, весело подмигнув Замаховской, небрежным взмахом руки поправил волосы, вскочил на пустую эстраду и чеканя каждый слог зачитал нижеследущее:
Я вижу картину заката СП:
Писатели едут в холодном купе.
Писатель писателю морду калечит
И пивом на утро себя только лечит.
Писатель писателя хочет убить,
Потом покрошить и на ужин сварить.
«Сожрал бы их всех» - мыслит каждый писатель.
О том же, представьте, мечтает читатель.
При чём же здесь поезд с холодным купе?
Так это ж картина заката СП!
Замаховская насупилась, но потом, нервно улыбнувшись, произнесла:
- Браво, Пьер! Правда несколько мрачновато и попахивает садо-мазо. Но, я сама склонна к меланхолии…. Жаль, что ты не был в Ницце. Там пишут совсем по-иному, плавно, вдумчиво. Меня даже в одном эмигрантском журнале напечатали рядом с каким-то Бродским. Да. Кажется, правильно фамилию произнесла. Брод-с-ким…. Оказалось, что он великий поэт. Виолета грустно посмотрела на недопитый бокал красного «Мартини». Прочитаю, пожалуй, элегию. Кажется моя очередь?
- Просим, просим! – воскликнул захмелевший от пива Канделябров.
Замаховская плавно подошла к стойке и облокотясь на нее, словно на крышку рояля туманно посмотрела в зал. Задержав взгляд на Хвостове раскуривающем толстую кубинскую сигару, Виолета начала читать:
Когда осенний листопад
Кружил над городом уныло,
Я полюбила невпопад
И так же быстро разлюбила.
Дождей осенних пелена
Скрывала здания и лица.
Я горечь выпила до дна
И мне опять приснилась Ницца.
Такого не было ещё,
Со мной был господин во фраке
И говорил он горячо,
Что к пиву подаются раки,
Про дичь и белое вино,
Про море, пляж и апельсины.
Всё было как в немом кино:
Задорно, мило и красиво.
Играла музыка в саду,
Кружились медленные пары
И в клетке плакал какаду,
Под звон малиновый гитары.
После многочисленных комплиментов и пьяных возгласов восторженного Канделяброва, слово вновь взял Хвостов.
- Радость моя заморская, как я погляжу, ты тоже решилась пройтись по попугаям? Хватило бы только двух последних строчек! Смотри на мир проще. Я вот, написал для московского радио «Арт. Гламур» отличный предновогодний слоган: «В новом году, поймай какаду». Они крутят его через каждые пол часа, а мне гонорарчик капает. Вот вчера переводом получил пять тысяч деревянных. Всего за один слоган! Девочка моя, эти кокаинисты, ведь ничего больше не слушают. А ещё господа из столицы на днях договорчик со мной заключили на кругленькую сумму. И тебе частичка перепадёт. Договор – это хорошо, коньяк-то армянский подорожал….
Пётр Хвостов ещё долго разглагольствовал на тему его популярности в первопрестольной. Впрочем, собравшиеся не возражали, ибо, публика любила этого остроумного повесу. Некоторые считали, что Хвостову везло – многое в жизни доставалось ему даром.
Например, в небольшой столовой местного отделения Фонда культуры, Хвостов питался абсолютно бесплатно в течении пяти лет и всего-то за пару-тройку плакатов на тему культурного воспитания работников культуры, а так же их здоровья и гигиены. В помещении столовой не смотря на остро чувствовавшуюся провинциальную спесь, было довольно уютно. На стенах висели ладно написанная копия известной картины Петрова-Водкина «Купание красного коня», неизменный натюрморт с двумя яблоками, кружевной салфеткой и букетом ромашек в голубой вазочке с китайским узором, и обрамленный холст размером метр на полтора, на котором красовалось четверостишье:
Руки мой перед едой,
Отвечаешь головой.
Коль подхватишь менингит,
То не будешь знаменит.
Председатель отделения Фонда культуры – тучный господин пятидесяти семи лет Лев Борисович Глыба, никогда в своей жизни не писавший, и тем более не читавший стихов, принял творчество Петра Хвостова за верх современной поэтической мысли. Особенно взгляд Льва Борисовича умиляла табличка со стихами Хвостова висевшая над кассой. Текст таблички был лишен всякой сентиментальности:
Послушай! Беды не случится с тобой.
Поел – будь здоров. Убери за собой!
Глыба являлся воспитанником старой номенклатурной гвардии. Приказы и распоряжения сыпались из него как из рога изобилия. Особенно Лев Борисович любил брать со своих подчинённых объяснительные, причем по любому, даже самому незначительному поводу. Но особенно в чести были докладные, папку с которыми Глыба периодически перечитывал, как популярную детективную повесть. Вот так и появился пять лет назад знаменитый приказ №879 гласивший буквально следующее:
Приказываю. Начиная с 01.01.2003 года, журналиста Хвостова Петра Николаевича кормить три раза в день бесплатно, в виду его высоких литературных заслуг.
Председатель
Верхнегорского отделения
Российского Фонда культуры
Л.Б. Глыба.
Пока служители муз, продолжали бурно общаться, при этом, не забывая о Бахусе, несчастная Изольда Ивановна, засучив рукава, наводила в доме марафет, громко разговаривая сама с собой. Первое, что пришло ей на ум, было четверостишье из стихотворения Бориса Леонидовича Пастернака «Мария Магдалина»:
У людей пред праздником уборка.
Вдалеке от этой толчеи
Омываю миром из ведёрка
Я стопы пречистые твои.
- Ей-то что, Магдалине-то? Омывай благовонием стопы, да омывай и от толчеи вдалеке, да с Христом рядом. А я здесь как последняя проститутка вкалываю! У-у-у, мерзавец, во что жилище превратил – сказала Изольда Ивановна энергично работая шваброй. - А с другой стороны, мужик он хозяйственный, огородник заядлый, когда не пьёт. И пишет, сволочь, хорошо. Как это у него про любовь ко мне:
Я весной укроп посеял,
Жду, когда же он взойдёт.
Всё надежду в сердце грею,
Что любимая придёт.
Только нет моей любимой,
Целый день один хожу,
Очень грустный, нелюдимый
И одно в уме твержу:
«С кем, любимая, и где ты?
Чей ты полешь огород?»
Все народные приметы
Говорят: «Любовь придёт,
Только пусть укроп взойдёт».
- Как музыкально Никодимушка пишет! Ноги сами просятся в пляс!
Изольда Ивановна бросив швабру, раскинула руки в стороны и пустилась в плясовую по чисто вымытым половицам. Запыхавшись, плясунья присела на табурет.
- Чего ж, пора и ёлку ставить.
А в это время в «Погребке» Хвостов угощал Никодима Никодимовича «Русским стандартом». Тёпленький обращался к Хвостову на «Вы», часто кланялся, лебезил и всем своим видом давал понять, что он – лучший друг талантливой молодёжи. Хвостов снисходительно улыбался и недвусмысленно подмигивал Виолете.
- Ну, что, мэтр, по последней и к девочкам? Слабай ка нам тост из своего «Избранного»…. Ну, хотя бы в стиле русского техно.
Улыбающийся Тёпленький с умилением посмотрел на Хвостова, обтёр губы воротником пиджака, затем поцеловал стоящую на столе бутылку и с трудом держась на ногах произнес:
В колхозе тяпками махали
Под заграничный Rock-n-Roll.
И вот под эти «хали-гали»
Механик трактор запорол!
Никодим Никодимович присел, обмяк и бесчувственно рухнул лицом в недоеденный свиной холодец, изрядно сдобренный горчицей с хреном, после чего, повернув голову ухом в тарелку захрапел.
- Модя! – раздраженно крикнул Хвостов.
- Дуй сюда, дедушке плохо.
Из тарелки с холодцом косноязычно прозвучало:
- Всё нор-нор-мально…. Не шумите…. И погасите свет! Дайте поспать!
В два прыжка Модест Соломонович оказался рядом с Тёпленьким умиротворённо пускающим слюни в тарелку.
- Боже мой, какой конфуз. Пётр Николаевич, надо срочно реанимировать больного. Что Вы мне на это скажите?
- Без проблем, Модя! Больного в туалет, голову под холодную воду и доставить как можно быстрее домой! Пусть Изольда Ивановна сделает ему компресс и поставит клизму! Да смотри, не застуди деда по дороге. Он у нас такой один, маргинал – оригинал! А, между прочим, дедуля под занавес неплохой слоган забацал. Только, вот со временем ошибся. Его бы лет сорок назад отмочить!
Ладно, Модя, вот тебе стольник на мотор, стольник за труд и полтинник на пиво.
Хвостов небрежно отсчитал новенькие хрустящие ассигнации и протянул их Канделяброву.
- Пётр Николаевич, ещё полтинник за вредность и моральный ущерб, и уверяю Вас, не пройдёт и десяти минут, как Никодим будет спать у себя дома.
- Ну, ты и наглец, Модя! Хотя…. Ведущему актёру не жалко.
Хвостов нехотя извлёк из кармана черного английского пиджака, кожаное увесистое портмоне и к великой радости Канделяброва нашёл желаемые пятьдесят рублей.
- Пьер! – раздраженно окликнула Хвостова Замаховская. Ты со мной или как?!
Хвостов заговорчески посмотрел на радостного Канделяброва.
- Пётр Николаевич, не извольте беспокоиться, сам управлюсь. Поторопитесь, голубчик, дама ждёт.
Прошло пол часа. Конечно же, ни о каком такси не могло быть и речи. Модест Соломонович на всякий случай позвонил на сотовый Жезлову, который, к счастью был трезв и патрулировал три соседние улицы на расхлябанных инспекторских «Жигулях».
- Сейчас подъеду – отрапортовал Жезлов. И действительно, не прошло и десяти минут, как оглушительный рёв мигалок разнёсся по окрестности. Старая, видавшая виды «шестёрка» чихая и ужасно коптя, вылетела из-за поворота и лихо, развернувшись на триста шестьдесят градусов, задним ходом подъехала к «Погребку».

 Отправлено: 06.12.09 07:59. Заголовок: Упиравшегося ..

Упиравшегося Тёпленького, немного пришедшего в себя после водных процедур, с трудом разместили на заднем сиденье тесной малолитражки. Никодим Никодимович размахивал руками, показывал язык, корчил отвратительные физиономии, а под конец, оказавшись в «Жигулях», дурным голосом запел: «Вихри враждебные веют над нами». Чтобы не слышать этот чудовищный бред, Жезлов включил сирену и, вдавив в пол педаль газа, помчался на улицу Овражную.
А в это время, Изольда Ивановна установив ёлку, пошла в комнату редакции за украшениями, которые лежали в небольшой картонной коробке из-под водки стоявшей сбоку кожаного дивана. Подняв коробку, она с ужасом увидела бледно-розовый бюзгалтер с зелёными сердечками и атласными тесёмками, на два размера больше, чем её собственный. Руки Изольды Ивановны затряслись, коробка упала, раздался приглушённый звук бьющихся стеклянных шаров. Брезгливо подняв с пола слегка запылившуюся принадлежность дамского туалета, Тёпленькая небрежно бросила её на стол Никодима Никодимовича. Взмахнув чашечками и пролетев небольшое расстояние, розовая безвкусица нелепо повисла на каретке пишущей машинки «Москва».
За окном раздался звук быстро приближающейся сирены. У калитки вой внезапно прекратился. Изольда Ивановна отодвинув занавеску, выглянула в окно и увидела, как Жезлов с Канделябровым вытаскивали из машины бесчувственное тело Никодима Никодимовича с серым как мартовский снег лицом.
- Господи! Вот несчастье-то на мою голову, вскричала Изольда Ивановна и опрометью бросилась открывать входную дверь.
На пороге стоял инспектор Жезлов в полном обмундировании. Одной рукой он по привычке отдавал честь, а другой придерживал автомат с коротким дулом. За спиной Жезлова пошатываясь, стоял Канделябров, державший на руках расслабленное тело Тёпленького.
- Изольда Ивановна, старший инспектор Жезлов. У нас ЧП. Никодиму Никодимовичу плохо, нужен врач.
Тёпленькая молча попятилась назад. Жезлов с Канделябровым занесли Никодима Никодимовича в комнату редакции и аккуратно положили его на диван. Тёпленький не подавал признаков жизни.
Оправившись от второго шока, Изольда Ивановна дрожащим голосом обратилась к Жезлову:
- Вы можете мне объяснить, что здесь происходит?!
Пока Жезлов собирался с мыслями, в дело вмешался Канделябров.
- Я таки шёл из театра, после прогона, никого не трогал и вижу на углу Раневской и Промывочной, рядом со светофором лежит человек. Он стонал и говорил, что ему очень плохо. Я, конечно же, ответил, что, дескать, кому сейчас хорошо, но, приглядевшись, я узнал нашего уважаемого Никодима Никодимовича. Слава Богу, рядом проезжал товарищ Жезлов. И вот мы здесь!
Инспектор хотел, было возразить, но, вспомнив затянувшуюся пьянку в доме Тёпленьких, на всякий случай решил Канделяброву не возражать.
- Да, Изольда Ивановна, действительно проезжал мимо. Надо вызвать скорую. Я сейчас попробую связаться по рации. Она в машине.
- Ай, перестаньте! Какая скорая? Она добираться будет не меньше двух часов. Надо ехать к Свистуновой. Она живёт буквально через улицу, в жёлтой двухэтажной «сталинке». Рената медсестра и часто нас выручала, когда Никодиму Никодимовичу было плохо. Она может быть дома. Поехали скорей, а Модест Соломонович, пусть останется с Никодимом.
- Прошу меня простить, Изольда Ивановна, я свой долг выполнил. Мне пора домой. Завтра важный спектакль. Я – Хлестаков!
- Хорошо…. Тогда останусь я, а Вы инспектор поскорее привезите Ренату. Записывайте адрес:
Улица Маяковского, дом 4, квартира 17.
Рената Свистунова – молодая женщина двадцати шести лет. Медсестрой стала после окончания Североградского медицинского училища. Отличалась весёлым нравом и полным отсутствием, каких либо моральных устоев. Красавицей она не была, но многим мужчинам нравилась ее крепко сбитая фигура и какая-то неуловимая порочность во взгляде. Писать Рената начала ещё в училище, от несчастной любви к молодому преподавателю анатомии, который научил её многому в своей области, но после третьего семестра разочаровался и бросил.
Впервые Никодим Никодимович увидел Ренату на пороге местного отделения Союза Писателей. Молодая девица с круглым заплаканным лицом и с рукописями под мышкой, подошла и попросила у него огонька. Верхнегорский мэтр отнёсся со всей душевной теплотой к начинающему литератору, от которого пахло сигаретами «Виржиния», французскими духами китайского производства и районной поликлиникой. Так начал развиваться этот литературно-медицинский роман.
К счастью Никодима Никодимовича Рената оказалась дома. Она вышла открывать дверь на звонок Жезлова в прозрачном пеньюаре с рассеянным взглядом серых глаз. Звонок в дверь бесцеремонно оторвал её от чтения любовного романа «Сицилийская оргия». Такой она и предстала перед ошарашенным инспектором.
Жезлов, пятясь назад, промямлил: «Это квартира 17? Мне нужна гражданка Свистунова».
- Ну, я Свистунова и что с того? Закон я не нарушаю, в общественном транспорте не хамлю и вообще, девушка я сугубо положительная. Хотите проверить?
- Да Вы хоть халатик для приличия накинули бы, а то ведь, чистый срам! Разговаривать невозможно….
- Ах, это…. Извините…. Проходите, не стойте в дверях, а то сквозит.
- Да нам это…. Некогда нам…. Меня послали за Вами…. Никодиму Никодимовичу плохо. Умирает человек….
- Так что ж Вы сразу не сказали?! Стоите здесь, голову морочите. И прекратите пялиться на меня! Присядьте в прихожей на скамейку, а то натоптали уже грязными берцами.
Рената змеёй проскользнула в комнату и принялась одеваться.
- Он пил?! – послышалось из-за двери.
- Сколько не знаю, но судя по выхлопу, много. Орал сначала, буянил, а потом глаза закатил и захрипел. Еле до дома его довезли. Но вроде ещё дышит!
- А его благоверная там?
- Ну…. Надо полагать…. Жена ведь ещё пока.
- Вот именно. Ещё пока…. Мне нужна Ваша помощь. Понесёте штатив от капельницы, а я чемоданчик с препаратами возьму.
Услышав шум подъехавшего автомобиля, Изольда Ивановна выскочила на порог.
- Рената, миленькая, скорей! Я вся издёргалась уже!
Никодиму совсем плохо.
Зайдя в комнату, где лежал Тёпленький, Рената привычно взялась за дело. Через пятнадцать минут Никодим Никодимович с двумя капельницами в венах открыл глаза и пришёл в себя. Обведя присутствующих мутным взглядом, Тёпленький произнёс:
- В колхозе тяпками махали….
- Бредит…. Бредит родненький…. Слава Богу, очнулся. Умница ты наша, Ренатушка.
Изольда Ивановна с умилением посмотрела на растерянного, но живого супруга. Рената устало опустилась на табурет рядом с диваном. Её взгляд скользнул по письменному столу.
- Ой, так это же мой лифчик! А я его везде ищу!
- Дура! – громко и членораздельно произнёс Никодим Никодимович.
Можно вообще не иметь воображения и всю жизнь провести в палатке на Сихотэ-Алине, питаясь одними рыбными консервами, но не представить дальнейшей картины просто нельзя. И только блестящее владение жезлом регулировщика и милицейским свистком инспектора ГИБДД, предотвратило, возможно, величайшую трагедию века XXI. Досталось и виновнику торжества. Жезлов так активно размахивал жезлом, разнимая двух фурий, что нечаянно выбил зуб пытавшемуся подняться с дивана Никодиму Никодимовичу.
Прошло два дня. Страсти улеглись. Порывавшаяся уйти насовсем Изольда Ивановна вернулась. Тёпленький больше не пил. Рената, собираясь на очередное дежурство, обильно гримировала лицо. Через двенадцать часов на благословенную Верхнегорскую землю, по всем законам мироздания, обещал прийти Новый Год. Никодим Никодимович повязав голубой фартук с изображением игривых хомячков, активно пытался помогать Изольде Ивановне на кухне, но, по большей части бессмысленно суетился и откровенно мешал готовить праздничный пирог.
- Изольдушка, а может, утку запечём в духовке как на прошлый Новый Год?
- Пусть тебе твоя Рената утку из больницы принесёт. Её и готовить не надо, но, тебе пригодиться может!
- Ну, хватит уже! Сколько можно унижать? Ты пойми, я ведь поэт. Причём поэт необыкновенно неистовый и мне постоянно нужно черпать где-то вдохновение. Я очень люблю тебя, но, пойми…. Свежесть чувств…. Без этой новизны ни шагу! И вообще, не будем путать любовь и секс.
- Ты всё сказал?
- Ну…. Вроде как. А что?
- Так вот, неистовый ты мой, запомни, с этого дня, никакой водки, никакого пива с Жезловым, никаких Канделябровых и уж тем более, никаких Свистуновых! Хватит общаться со всяким сбродом! Они свои жизни в помойку превратили, а я хочу жить в нормальном доме, с нормальным мужем. Может, я и о машине мечтаю! Хотя бы о «Тойоте» девяносто восьмого года. Хлам конечно, но всё же! Что не имею права?!
- Имеешь…. Но денег-то даже на «Оку» у нас нет…. Я виноват…. Виноват перед тобой…. Эх! Был бы моложе! Вон, дёрнул же меня чёрт тогда свой «Москвич-403» продать! В экспортном исполнении был! С европейской решёткой…. Цивилизация!
- А в Москву ты, на какие шиши поехал бы? А деньги на подарки? Да и кому сейчас твоё ведро с гайками было бы нужно? Разве, что музейщикам. Ты и сам у меня антиквариат ходячий, а всё рано по бабам шляешься! Откуда силы-то берутся? Кстати, после обеда Князь Хватов приедет. Чтоб ты был у меня выбрит и наодеколонен! Костюм свой надень, сорочку белую.
- Так он же того же года, что и «Москвич»….
- Прости, на фрак тебе ещё не заработала. И галстук итальянский повяжи, тот, что Замаховская тебе на прошлый день рождения подарила. С ней-то я надеюсь, ты ещё не спал?
- Я не Хвостов! В женщинах разбираюсь.
- Оно и видно! Иди уже! Приведи себя в порядок. Мужик ты или тряпка половая?
К двум часам дня всё было готово. Ёлка блестела мишурой, а искусственный снег украшали мелкие осколки разбитых шаров. На столе красовалась заливная рыба, традиционный салат «Оливье», разносолы домашнего приготовления и старая хрустальная ваза с нектаринами. В центре стола одиноко возвышалась зелёная бутылка «Советского шампанского», к которому Тёпленький был совершенно равнодушен, считая его напитком буржуазии и аристократов. По всему дому витал запах свежеиспеченного яблочного пирога. В предпраздничной суете никто не заметил, как у калитки остановилась уже знакомая чёрная «Волга» из которой вальяжно вылез сам генерал Хватов в тёплом лётном камуфляже. С ним был неизменный порученец – майор, лётчик первого класса Антон Поликарпович Дутиков. Водитель вытащил из багажника несколько больших картонных коробок обмотанных широким скотчем. Когда постучали в дверь, Изольда Ивановна давала мужу последние наставления. Никодим Никодимович хмурился, кивал головой и монотонно твердил: «Ни грамма. Клянусь». Стук в дверь повторился, но уже более настойчиво.
- Никодим, открой! Похоже, гости.
Гладко выбритый Тёпленький в поношенном костюме времён оттепели с наспех повязанным дорогим галстуком «Версаче» поверх белоснежной рубашки со стоячим воротничком, многозначительно посмотрел на супругу и с видом горделивого дворецкого распахнул дверь.
- Ну, Никодим, здравствуй! Давненько мы с тобой не виделись, - пробасил Иван Иванович, сняв шапку и перекрестившись на пустой угол. А иконки-то, вижу, в доме нет. Что ж ты Никодим, мусульманин что ли?
А Изольда Ивановна где?
- А, Иван Иванович, - защебетала закончившая прихорашиваться Тёпленькая, здравствуйте. Вот она я. Вы проходите, проходите, гости дорогие. Иконка-то у нас есть, да её с порога не видно. А Господь-то у нас в душе всегда. Правда, Никодим?
- В душе всегда…. - Рассеяно пробурчал Никодим Никодимович.
- Это хорошо, что в душе. А я, вот, сегодня как Дед Мороз, всем подарки развожу.
Поликарпыч, кликни Серёгу. Пусть заносит коробки.
Хороший ты человек, Никодим, хоть и прожил всю жизнь коммунистом. Только, смотрю, не нажил ничего. Принимай подарок. Жалую тебе компьютер, Пентиум-4 со всеми прибамбасами включая модем. Хватит уже по старинке существовать. Новые технологии пора осваивать.
Никодим Никодимович от удивления не знал, что сказать и закашлялся.
- Иван Иваныч, благодетель Вы наш – заголосила Тёпленькая. – Я всегда говорила Никодиму, что самый лучший человек в Верхнегорске – это Вы!
- Да будет Вам, Изольда Ивановна. Я же от чистого сердца. Как говориться: «Возлюби ближнего»!
- Бросайте всё, гости дорогие. Прошу к столу и без всяких разговоров, а то, обижусь. Никодим, чего встал как пень? Проводи гостей к столу.
- Благодарю Изольда Ивановна. Присядем ненадолго, побеседуем с Никодимом…. Есть о чём потолковать….
Перекрестясь Иван Иванович грузно опустился на лавку.
- Вижу с горючим у вас напряжёнка. Серёга! Сгоняй до машины. Возьми парочку «Белого аиста» в багажнике.
Тёпленькие тяжело вздохнули. Через минуту на столе красовались две продолговатые бутылки праздничного коньяка.
- Антон, - обратился к Дутикову Иван Иванович –
Разливай всем окромя Серёги. А ты, Серёга, ешь, давай побыстрее, да бегом в машину. Прогреешь основательно. Ты знаешь, я тепло люблю. У военкома машина всегда холодная. А вот у меня «Волга» была, так это техника что надо! ГАЗ-3111! Жалко, что в большую серию она не пошла…. Мне этот аппарат в Нижнем Новгороде по спецзаказу вручную собирали, а потом ещё на нашем авиазаводе до ума доводили. Сейчас, пока на старой военкомовской передвигаюсь. Жду, когда привезут новую машину, «Сайбер» называется. Её вместо «Волги» производить будут. Обещают 28 марта в серию пустить. Часть денег за неё я уже внёс.
- А где же ваша «Волга», Иван Иванович? - Хитро прищурившись, поинтересовался Тёпленький.
- Так я её голубушку отцу Арсению презентовал. Батюшка наш – автомобилист заядлый. До рукоположения автогонками увлекался и в Москве, на тогдашнем АЗЛК, шофёром-испытателем работал. А что сейчас?! Ты посмотри. На приходе одна разбитая «Хонда» середины восьмидесятых годов, да и та, больше ремонтируется, чем ездит. – Иван Иванович многозначительно кашлянул, оглядел присутствующих, и не спеша, постукивая указательным пальцем по выцветшей, застиранной скатерти, продолжил:
- У меня по этому поводу тост созрел. Хочу, Никодим, чтоб в этом году ты стал благородным человеком. Чтоб к Православию тягу имел, да в вере нашей креп. Чтоб машину приобрёл ко мне в гости ездить. Грех православному без машины быть в наш-то век. Причём, чем дороже машина, тем лучше. А самое главное – грамоту я тебе привёз и денег в придачу. Пятьсот тысяч рублей…. А то, смотрю, в хате у тебя хоть музей открывай застойных времён. «Запорожца» ещё «горбатого» в огороде не хватает для общей картины. Помнишь, Потапенко на таком по-первости ездил, когда ещё мэром его не выбрали? Ты ещё смеялся, дескать, денег у мужика на нормальную технику нет. Ну, ничего…. Деньги теперь у Потапенко появились, причём не малые. «Лексус» новый себе купил…. Может статься, что скоро на УАЗе поедет…. На белом…. С синей полосой на борту и мигалками на крыше. – Хватов криво улыбнулся и выразительно подмигнул Тёпленькому.
- Выпьем за тебя, Никодим! Будь здоров!
- Нет! – громко сказал Никодим Никодимович – Пить не буду!
Раздался грохот. Изольда Ивановна упала со стула без чувств. Не обращая внимания на супругу, Тёпленький продолжил:
- За своё здоровье пить не буду. Только за Ваше, благодетель!
Генерал с порученцем бросились к неподвижно лежащей на полу Изольде Ивановне.
- Вот до чего щедрость моя доводит. – Важно пробурчал Хватов, бережно поднимая тело Тёпленькой.
В это время Никодим Никодимович успел залпом выпить три рюмки коньяка и, повеселев, сказал:
- Иван Иванович, не утруждайте себя. У Изольды обмороки часто бывают. Отнесите её на диван в редакторскую, а я, уж, так и быть поищу нашатырь.
Никодим Никодимович с важным видом стал рыться в ящиках письменного стола.
- У Изольды либо хроническая мигрень, либо инфлюэнца в начальной стадии. Мне Свистунова говорила….
- Где Свистунова?! Опять Свистунова?! – Завопила пришедшая в себя Тёпленькая.
- Да нет здесь никакой Свистуновой. Успокойся, родная. Тебе померещилось. – Никодим Никодимович забегал по комнате, якобы ища папиросы. – Господи, - только бы не опозорила меня перед генералом. – Тёпленький явно не желал выглядеть в глазах православного Хватова ловеласом.
- Как же померещилось?! Я только что слышала, как ты её звал! – Взгляд Изольды Ивановны остановился на тучной фигуре генерала.
- Ой, Иван Иванович, вы простите меня…. И Вы простите, Антон Поликарпович. Это я от счастья-то в обморок упала. Как, право, неудобно. Вы возвращайтесь к столу, я попозже к вам присоединюсь.
- Может врача вызвать, Изольда Ивановна? - Заботливо подкладывая подушку под голову Тёпленькой, спросил Хватов.
- Да нет уж….. Спасибо Иван Иванович. Хватит с нас врачей и медсестёр всяких….
Время шло незаметно. Изольда Ивановна наконец окончательно пришла в себя и активно налегала на коньяк и нектарины.
- А что за грамота, Иван Иванович? – откусывая добрый кусок пирога, поинтересовался у генерала раскрасневшийся от алкоголя Тёпленький.
- Грамота? – Генерал заулыбался, царственно возложил правую руку на плечо Никодима Никодимовича, пригубил коньяк, и многозначительно посмотрев на Изольду Ивановну, неспешно начал, по его собственному выражению «краткое повествование»:
- Видишь ли, Никодим, пока ты тут неделю пил с каким-то холопом, Изольда Ивановна была у меня. Не подумай ничего дурного. Я жён у друзей не увожу и к тому же свято храню память о своей погибшей Леночке. Десять лет уже прошло…. А как сейчас помню…. Но разговор не об этом. Уважаемая Изольда Ивановна просила меня об одолжении. Я не могу отказать даме. Как ты, Никодим, прекрасно знаешь, я ношу титул князя. Вот и тебе пора бы тоже о благородстве подумать. Всеми правдами и неправдами я выбил для тебя графа. Председатель Дворянского Собрания – герцог Тугоухов, долго противился моему предложению. Но, учитывая тот факт, что ты – почётный гражданин города, известный поэт, народник, решил уступить. И теперь, четырнадцатого января, во вторник, в Доме культуры нашей «ликёрки» состоится праздничный вечер, в честь старого нового года, на котором тебе официально будет пожалован настоящий дворянский титул. Рассылайте приглашения, покупайте вечерние туалеты. Денег должно хватить. Портрет закажи себе скромный, да смотри не переусердствуй! Вечер не только тебе посвящён будет. У нас дворян любят. Каждое новое посвящение – праздник!
- Помилуйте, Иван Иванович, - взмолился Тёпленький. - Как же это, граф-то я? А компартия? Да я ж на улицу потом не смогу выйти. Товарищи мои-то….
- Да помолчи ты, олух Царя Небесного! – Хватов грозно посмотрел на растерявшегося Никодима Никодимовича. - Я, понимаешь ли, стараюсь для него, а он что мне в ответ?! Чего ты ухватился так за этих коммунистов? Много тебе партия дала? Оглянись вокруг! Ты же в нищете прозябаешь, пьёшь как последний люмпен и всё «за Родину, за Сталина»…. А супруга твоя? Бедная женщина….
- Что, правда, то, правда, благодетель. – Вставила своё слово Изольда Ивановна. - Тяжело нам….
- Вот именно! Послушай жену, Никодим. – Уже по-доброму, почти ласково обратился к Тёпленькому генерал. -
А я ещё задумал журнал свой выпускать. Название уже придумал «Авиация и мы». Главный редактор теперь позарез нужен. Тридцать процентов журнальной площади отдам под творчество. Что скажешь? Вот и компьютер тебе, поэтому купил. Ты же, Никодим, гениальная личность! А газетёнку свою отдай Плетнёву. Правдин, мне по телефону говорил о нём. О тебе тоже говорил. Многое Семёна Егоровича в сегодняшнем мире литературы не устраивает. Но ты на него не серчай. Мужик он хороший. Мы с Сёмой в одной эскадрилье служили. Помнишь, как у Бернеса? – Иван Иванович мечтательно запрокинул голову и протяжно запел:

Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя,
В одной эскадрилье служили друзья
И было на службе и в сердце у них,
Огромное небо, огромное небо, огромное небо
Одно на двоих….

- Хорошо поёте Иван Иванович. – Тёпленький смахнул рукавом пахучую коньячную слезу. – Всё верно Вы говорите. – Взгляд Никодима Никодимовича блуждал по комнате. Коробки с оргтехникой, пустой конверт из-под денег, которые Изольда Ивановна уже успела спрятать в надёжное место, коньяк, улыбающийся Хватов, молчаливый Дутиков, так и не проронивший ни одного слова за всё время застолья…. – Я во всём с Вами соглашусь. Наливайте, Иван Иванович! Выпьем за Вас, за наше дворянство, за литературу…. А ведь действительно, сколько народа в лагерях сгноили! Коммунисты проклятые! И меня захомутали в эту партию. Да если бы я тогда знал, что дело так в итоге обернётся, уехал бы в эмиграцию вместе с Шаляпиным…. Хотя…. Какой Шаляпин? Я ж позже родился…. Ну, не важно. Был бы с белой гвардией, короче говоря. У меня в роду даже священник есть. Только Вы, Иван Иванович, пока никому об этом не говорите. Сие – тайна.
- Ну, вот и славно, Никодим Никодимович, - резко, по-военному отчеканил Дутиков. – Товарищ генерал, нам пора.
Все удивлённо посмотрели на молчаливого майора.
- Да, да, да…. Засиделись мы что-то, друг, засиделись. Пора бы и честь знать. – Генерал встал из-за стола, поклонился Изольде Ивановне, пожал руку Никодиму Никодимовичу. – Простите нас, если что не так. Поликарпыч, пошли. Серёга уже наверно десятый сон в машине видит. А нам ещё по одному адресочку заехать надо.
Генерала Хватова и майора Дутикова чета Тёпленьких проводила до машины. Изольда Ивановна отвешивала поясные поклоны, а Никодим Никодимович рассыпался в любезностях. Когда «Волга» скрылась за поворотом, Тёпленький глубоко вдохнул свежий морозный воздух и мечтательно произнёс:
- Хорошо-то как, Изольдушка! Какое благородство вокруг и в нас самих! Разбогатеем скоро по-настоящему…. Типографию откроем, друзьям книжки будем издавать…. И мои стихи, и их писульки…. А там, глядишь, и до Москвы не далеко. Вспомнят ещё самородка Тёпленького! Ох, вспомнят! – Никодим Никодимович грозно погрозил кулаком в направлении Запада.
- Ой, Никодимушка, как хорошо мне с тобой! – Изольда Ивановна обняла супруга. – Хорошо как за каменой стеной. Ты уж прости меня бабу вздорную, что ругала тебя часто. Не понимала, видно, какое счастье мне досталось! Пойдём, милый, старый год провожать. Выпить хочу, аж душа горит!
- Выпить-то оно никогда нелишне, Изольдушка. Токмо здесь, вот какая закавыка – нам православным меру в питье знать надобно, дабы нехристям не уподобиться, ибо, Пост Рождественский идёт. Как по телику говорили: «До первой звезды нельзя. Ждём-с».

 Отправлено: 06.12.09 15:30. Заголовок: http://jpe.ru/gif/s..

 Отправлено: 08.12.09 21:03. Заголовок: Рождество отметили..

Рождество отметили по православному. Первый раз в жизни Никодим Никодимович стоял в храме и неумело крестясь на иконы, что-то бубнил себе под нос. Храм Александра Невского возведённый в годы Великой Отечественной войны являлся единственным оплотом православия самого Верхнегорска и всех окрестных деревень и посёлков. Настоятель храма отец Арсений, высокий стройный мужчина сорока двух лет имел выразительную внешность кавказского горца, носил чёрную курчавую бороду и русскую фамилию Дорогин. Закончив Московскую Духовную Академию, он принял монашеский постриг, а позднее и нескрываемое чувство уважения всей местной православной общины. При отце Арсении служил не менее колоритный дьякон Александр Таёжный, богатырского телосложения, с буквально шаляпинским басом, любимец прихожан и злейший враг сектантов, особенно старца Пафнутия, лидера Катакомбной Церкви Десятого Завета.
Отстояв всенощную чета Тёпленьких с чувством исполненного долга чинно отправилась домой встречать Рождество. Алкоголя на праздничном столе почти не наблюдалось. Стараясь сохранять внешнее благородство, супруги готовились к торжественной дате 14 января.
В отличие от Тёпленьких Модест Соломонович Канделябров отмечал Рождество весело, бурно и, по словам главного режиссёра «Бомонда», «Чрезмерно активно». Канделябров крещёный с рождения старался отмечать все православные праздники, которых в церковном календаре, на радость Модеста Соломоновича было предостаточно. Главные иудейские праздники тоже отмечались Канделябровым с размахом, особенно Пурим, в который, он буквально за пару часов напивался так, что, действительно не мог понять разницы между возгласами «Проклят Аман» и «Благословен Мордехай».
В очередной раз, перечитывая официальное приглашение четы Тёпленьких в Дом культуры и наливая в гранёный стакан очередную порцию «Мадеры», Канделябров был вне себя от счастья. Обращаясь к пьяному отражению в зеркале неприбранной гриммёрки, нахлобучив на голову цилиндр и обмотав вокруг шеи белый, пахнущий одеколоном шёлковый шарф, Модест Соломонович впал в состояние победного триумфа.
«Ну, вот, друг, и тебя на светский раут позвали! Смотри не опозорься, ты же ар-р-р-р-тист, а это звучит гордо!» Звякнув стаканом о пыльную поверхность старого зеркала, Канделябров ещё более пристально посмотрел на своё отражение. «Коль пошла такая пьянка, глядишь и тебя каким-нибудь виконтом скоро сделают. Выпрямись, Модест, приосанься и готовь себя к лучшей доле. Чем чёрт не шутит, авось, прорвёшься!»
Утро 14 января выдалось на удивление тёплым и безветренным. Мороз почти не ощущался. Мелкая, снежная пудра неспешно ложилась на большие гранитные ступени театра, шапки редких прохожих и чёрный потрескавшийся асфальт тротуара.
Утреннюю тишину провинциального Верхнегорска нарушил ужасающий по силе скрип и металлический лязг. Из распахнувшихся театральный ворот, напоминающих больше всего «Врата ада» Огюста Родена, медленно выкатился военный бортовой «ЗиЛ». В кузове, сразу за водительской кабиной, трое пока ещё трезвых рабочих сцены держали портрет Тёпленького, почти двухметровой высоты, мастерски написанный художником-декоратором с краснолицей фамилией Стопкин. Никодим Никодимович пристально следил за процессом написания портрета, ни давая Стопкину ни грамма спиртного. Художник нервничал, скандалил и требовал за работу «сухой кистью» дополнительное вознаграждение.
Помимо портрета весь кузов грузовика был уставлен массивными корзинами с бутафорскими цветами из оперы «Цыганский барон» и внушительными ёлочными гирляндами, перевитыми алыми лентами, свисавшими с деревянных бортов. Мигнув жёлтым «поворотником», грузовик выехал на улицу Октябрьская и вальяжно продолжил путь в направлении Дома культуры Ликероводочного завода.
Прохожие, оглядываясь на тёмно-зелёный «ЗиЛ» с портретом, снимали шапки и скорбно вздыхали. Спешащий на утреннюю службу пономарь Дед Матвей, в прошлом второй секретарь горкома КПСС, увидев грузовик с портретом, остановился и, выражая крайнее недоумение, дрожащим голосом, почти на распев произнёс: «Царствие тебе небесное, Никодим… Жаль мужика, ведь так и не уверовал по настоящему. Токмо же всенощную стоял, а тепереча, уже везут. Когда ж только портрет написать успели. Заранее, что ли?»
А тем временем, в актовом зале Дома культуры во всю кипела уборка. Готовили сцену. Работы как всегда было много, ибо техническое состояние, когда-то одного из красивейших домов Верхнегорска, было примерно таким же, как у Рейхстага после его взятия советскими войсками. Жёлтые стены трёхэтажного здания 1951 года постройки давно не перекрашивались, на парадных колоннах виднелись многочисленные выбоины и трещины, повсюду валялось битое коричневое стекло и шприцы. На стене центрального входа виднелись три вывески.
«Дом Высокой Культуры Ликероводочного завода №2», «Демократическая партия врачей «Демократы Гиппократа»,
«Уфологический центр «Звонок свыше».
Последние две уже давно хотели снять по причине того, что арендаторы ещё лет десять назад покинули Верхнегорск в неизвестном направлении, но прикручены таблички были на совесть, а бороться с последней у директора ДК в таких мелких масштабах почему-то не получалось.
Напротив здания ДК был разбит небольшой скверик в центре которого, на месте, где когда-то находился памятник Сергею Мироновичу Кирову, на спущенных шинах стоял передвижной круглосуточный киоск и два вместительных холодильника с пивом. Даже в лютый мороз, в этом удивительном скверике всегда можно было купить холодного приморского или североградского пенного напитка, срок годности которого ни сколько не превышает шести месяцев. Свежим считается пиво, выпущенное в ноябре, учитывая то, что сейчас январь.
Из проходной завода располагавшейся буквально в двадцати метрах от ДК вышли рабочие в оранжевой спецодежде с мётлами и лопатами. Следом за ними выехал самосвал с песком. Задача была не выполнимой, но грандиозной; К 17:00 привести территорию ДК в Божеский вид. Ожидался приезд правящего архиерея. К Новогоднему рауту по старому стилю всё должно было быть готово в срок.